[reborn-ton]

Автор: Seire
Тема №1 Игра на музыкальном инструменте
Пейринг: Занзас | Девятый, также присутствуют Тсуна и Йемитсу.
Жанр: джен
Рейтинг: G
Предупреждение: АУ. Возможен ООС.
Предупреждение 2: первый из серии драбблов, связанных единым сюжетом. ^^
Дисклеймер: Отказ от всего.


Тсуна просыпается – рывком, когда сердце собьется с такта.
Тсуна просыпается, зажимая рот подушкой, чтобы глушить крик.
Тсуна просыпается оттого, что кто-то тяжелый наступил на грудь, выдавил легкие сквозь грудную клетку, сквозь матрац, сквозь паркет и перекрытия пола – куда-то в подвал, где осклизлые балки и холодная вода стоит вровень с горлом.
Тсуна просыпается.
Мазки белил – лунным светом, на дверных ручках, на оконных запорах, на гладком стеклянном боку стакана с водой. Комната выворачивается негативом привычных вещей – темное - светлым, а выпуклость – ямой.
За окном листвой размазан по небу старый сад, и полнолуние красит ветви в цвета шкуры зебры.
Тсуна садится на постели и тянет одеяло повыше, зябко вздрагивая от шороха, с которым оно ползет по постели. Поджимает пальцы ног, утыкается в колени. Так глупо, так беспомощно.
Бесполезный Тсуна.
Во сне нет ничего особенного. Просто – щелкаешь выключателем, а свет загорается медленно и неохотно, бьется в агонии и дохнет вольфрамовая нить, чуть теплится гнилушкой. Просто – вода из крана не льется, а ползет киселем, прозрачным студнем стекает по фаянсу раковины. Просто – все замирает, и нет сил поднять руки, а сон длится, длится и длится.
Ничего особенного, глупый Тсуна. Просто однажды все остановится, а ты ничего не сделаешь. Рухнет навзначь Гокудера, цепляясь слабеющими пальцами за траву. Вздрогнет на бегу Ямамото, навсегда просыпая искры смеха из глаз; встретит свою непрошибаемую стену Рехей; истают девочки, как тени на стене, и мама… Просто, глупый Тсуна, однажды умрет твоя Семья – а ты ничего не сделаешь.

Занзас не ложится - до первой щели рассвета на востоке, смешивая усталость с хмелем, а хмель – с мыслями по кругу, без выхода и входа.
Занзас не ложится, потому что разобранная постель – как раскрытое нутро железной девы.
Занзас не ложится, пока ветер не разметет с неба густые, как свернувшееся молоко, облака.
Занзас отключается под утро, в судорожном усилии сжав пальцы на подлокотниках кресла.
Бесполезном усилии.
Самая страшная казнь проигравшему – смотреть, как твой приз ветшает и рушится в чужих руках. Неумелых, бессильных или дряхлых, окольцованных благими намерениями руках.
Россыпи распечаток – токи финансов, мозаика счетов, огрызки информации от осведомителей – пространство ночной агонии разума, инструменты изощренной мести самому себе. Занзас понимает, что происходит, Занзас, черт возьми, все понимает.
Занзас проиграл свою Вонголу, и Вонгола медленно умирает без него. Во сне он видит ее предсмертные корчи.
Пустеет графин, светлеет проем жалюзи, сдает печень. Еще не сейчас, но скоро.
Ярость густеет, как боль, вьется по коже, как трайблы татуировки – позорной отметкой фальшивой купюры.
Занзас все понимает. Второго шанса не будет. Ты можешь только смотреть.

Дни похожи на шаги к краю, и в Италии полоска безопасной земли до обрыва становится уже, чем в Японии.
Хвосты лжи и недоговорок - Тсуна наступает на них на каждом шагу.
Реборн молча раздает подзатыльники.
Человек, которого Тсуна так и не смог научиться называть отцом, – врет.
Девятый, говорят они, спрашивал о тебе. Девятый, говорят они, счастлив будет с тобой повидаться.
Девятый считает, что ты будешь прекрасным боссом.
Тсуна - жалкий и бесполезный неудачник, но не идиот, а неплотно прикрытые двери дают достаточно поводов для размышлений.
Тимотео стар, Тимотео болен.
«У старика маразм - и это очень хорошо», - столовый нож в руках Йемитсу скрежещет по фарфору тарелки, и Тсуне хочется зажать уши.
Из него не выйдет босса.
Однажды – скоро – его Семья умрет.
Он просто ничего не может сделать.

Резиденция Вонголы – легкая и светлая. Настолько мирная, спокойная и застывшая даже, - если захотеть, то пылинки в мягких лучах солнца разглядеть не проблема.
В резиденции Вонголы огромные окна, двери исключительно из светлого дерева, а каждая из бесчисленных картин в коридорах выполнена в мягких, пастельных тонах. Удивительная особенность этого здания в том, что в любой его точке, в любое время дня лучи солнца кажутся рассветными.
Вонгола настолько отчаянно хочет выглядеть состоявшейся и счастливой, что погрязла в иллюзии умиротворенности с головой. Случись война перед самым её носом – не заметит. Признак провальной слабости.
Занзас каждый раз с удовольствием вспоминает отчаянные выстрелы, взрывы и месиво, в которое однажды превратил это чуть ли не святое место. Он вовсе не прочь повторить, лишь бы не слушать эту расслабляющую тишину.
Занзас со злостью и плохо скрываемой болью вспоминает восемь лет заточения. Смотрит на шрамы, смотрит в зеркало и помнит.

Занзас не хочет, не будет, жить иллюзиями. Только не он.
То, во что превратил Вонголу его псевдоотец, хочется просто уничтожить. Во имя того самого милосердия, которое ему столь безуспешно пытаются привить. Пытались, вернее сказать.
Он с явным отвращением смотрит на кровать.
Девятый болен, а все молчат. Девятый так и не отошел от Конфликта колец, Девятый уже неделю не встает с постели, а Вонгола отрешенно смотрит в сторону. Не замечает. Не хочет замечать.
— Всё хорошо, — с улыбкой говорит Тимотео.
С безумной улыбкой безвольного и слабого человека. Абсолютно погрязшего в собственных иллюзиях. Счастливой улыбкой слепца.
— Вонгола процветает, — с благоговением говорит Тимотео.
Занзас замечает сеть трещин на потолке, как паутиной растягивающихся практически по всей поверхности. А в воздухе витает едва ощутимый запах гнили.
— Тсуна - замечательный мальчик.
Он смотрит куда угодно – только не на старика. Иначе он просто свихнется от желания отпустить пламя с ладони, посмотреть, как вспыхнет пергаментно-тонкий шелк балдахина.
— Он станет прекрасным боссом. У него доброе сердце и чуткая душа.
У него, думает Занзас, кривые руки, куриные мозги и еще более слабый характер, чем у тебя, старый дурак. Рыба гниет с головы, а каждый новый босс хуже предыдущего.
Советник стоит у изголовья и улыбается, взгляд у него липучий и размазанный, готовый перехватить всякое неверное движение. Занзас бунтовщик и почти отцеубийца, и о том, чтобы оставить его наедине с Кюдайме не может быть и речи.
Иначе у него будет шанс убедить. Или - возможность заставить.
Заставить открыть глаза и увидеть край пропасти.
— Не сомневайся, сын мой, — говорит Тимотео, старческий фальцет дребезжит, — под его рукой Вонголу ожидает мир и покой.
Улыбка Йемитсу похожа на оскал падальщика.
Занзас практически сносит дверь плечом.

Слишком высокие потолки вызывают головокружение, светлое дерево отражает солнечные лучи, и почему-то хочется чихать – Тсуна теряется, как камешек в огромной колбе с шампанским. Он спотыкается на гравии дорожки, он налетает на косяк, он бестолково таращится по сторонам – лица в портретных рамах смотрят с осуждением, и он ежится, стараясь семенить быстрее. Кольцо конвоя почтительно, но неумолимо увлекает его в нужном направлении, и Тсуна чувствует себя неловким и косноязычным как никогда.
Он пытается расправить задравшиеся лацканы неудобного пиджака и кусает губы, надеясь хоть так взять себя в руки.
Ему очень, очень нужно поговорить с Девятым.
В приемной его внезапно перегибает пополам – воздух будто густеет, и чужая ненависть бьет под дых. Тсуна успевает шарахнуться в сторону от распахнувшейся двери – из комнаты тянет тяжелым, затхлым запахом болезни.
Не успевшие посторониться охранники разлетаются как кегли, когда он проходит мимо, почти задев плечом – с почерневшим от гнева лицом, вскользь полоснув взглядом. Занзас.
Тсуна глядит вслед, короткими вдохами стараясь прогнать слабость.
Страх – это, наверное, даже хорошо.
Может быть, если бояться чего-то достаточно сильно – можно попробовать что-то сделать.

У Девятого безжизненная, пожелтевшая кожа и капли пота на висках, а улыбка светится.
У Тсуны сжимается сердце от жалости.
— Вот и ты, — говорит Тимотео, протягивая руку. Покрытые пигментными пятнами пальцы дрожат. – Юный Тсунаеши, Десятый из Вонгола.
— Здравствуйте, Кюдайме, — тихо отвечает Тсуна.
Я никакой не Десятый, думает Тсуна, я неудачник и марионетка, поймите, из меня не выйдет хорошего босса, сделайте же что-нибудь…
Тсуна молчит. Молчит все двадцать минут, пока Девятый говорит о мире и процветании.
— Он поймет, — со скорбью говорит Кюдайме, — мой сын все еще слишком подвержен своим амбициям, но он тоже увидит твое величие. Хотя временами я начинаю опасаться, что он безумен…
Тсуне хочется плакать. Или смеяться.
— Кюдайме, — произносит он, запинаясь, — Кюдайме, мне снятся сны.
— Ах, это хорошо, юный Тсунаеши. Это значит – у тебя есть интуиция, ты будешь великим боссом.
Йемитсу глядит пристально, и Тсуна сглатывает язык.
— Ступай, — Тимотео почти не слышно, — я стар и утомился, но был рад тебя повидать, Десятый Вонгола.
Тсуна пятится к двери.
Никто не сможет помочь.

Резиденция Вонголы дышит возвышенностью и светом, питает все иллюзиями. Сердце Вонголы – не в пропахшем липкой гнилью кабинете – небольшая капелла настоящая, живая и имеет свой цвет.
Насколько знает Занзас – во время его нападения на капелле не осталось и следа произошедшего – даже осколок пули не зацепил её стен.
Насколько помнит Занзас – он лично приказал не трогать её – и капли крови не пролилось даже рядом.
Занзас не верит, но чувствует, и раз за разом приходит сюда.
Поздним вечером здесь все багрово-алое – отблески фресок на красном дереве, золото росписи и тепло свечей – цвет души и настроения.
Вечером капелла пустынна, но наполнена звуками - отсутствие тишины успокаивает и плечи опускаются.
Занзас не молится. Искусно выполненная пьета на куполе не вызывает и тени эмоций, алтари не стоят и тени внимания. Даже здесь у него есть цель – а больше ничего и не нужно.
Вечером орган кажется почти черным, в нише недостаточно света, а золото витражей на нем лишь мягко оттеняет контуры.
Когда-то, бесконечно давно, Занзаса учили музыке – бесполезное занятие, обреченное на провал – сейчас он не помнит и названия нот.
Он не любил играть, он не умел играть, но слушать – другое дело. Откинувшись на скамье можно расслабиться и вспоминать звук органа.
Мелодия уверенная, тяжелым звучанием бьет по тонкому стеклу витражей.
Мелодия яростная, она растворяется, рождается через каждый звук, проходит длинный путь от клавиши, до глухого выдоха труб и растворяется в воздухе багрово-алой капеллы.
Мелодия прекращается, как только Занзас слышит неуверенные шаги.

— Занзас, — испуганно шепчет Тсуна. — Нам нужно поговорить.