Автор: Seire
Тема №2 - Сериал
Пейринг: Занзас | Тсуна
Жанр: джен
Рейтинг: G
Предупреждение: АУ. Возможен ООС.
Предупреждение 2: второй из серии драбблов, связанных единым сюжетом. ^^
Дисклеймер: Отказ от всего.
1235 слов… Вниз по лестнице бежать опасно, особенно не глядя, сломя голову, забывая про ступеньки. Но Тсуне всё равно, он пытается убежать.
Он понимает, что это - бег в колесе, мелодия шарманки, замкнутая в кольцо, бесконечный сериал с распределенными заранее ролями.
Он всё равно убегает.
От приторно-сладкой улыбки отца, от вкрадчивого: «Я горжусь тобой, сын».
От прикосновения Реборна, от оставшегося на плече тепла его руки, похожего на обрывок липкой паутины.
Куда-то прочь, вперёд, в неизвестность, подальше от хриплого голоса Тимотео, от глаз, полных надежды, блёклых и ослепленных.
Удрать в свои размышления, затеряться среди зданий огромной резиденции.
Беги, глупый Тсуна, беги и прячься, это все, что тебе остаётся. Беги до тех пор, пока тебя не сожрёт нечто большее. Пока вас всех не сожрёт.
Большое.
Страшное.
Мысли – клубящийся рой, потерявший свою королеву – жужжат, молят о помощи, не знают, куда деться. Мысли рассыпаются в разные стороны, мешаются, не дают сосредоточиться.
Им нужна основа. Хоть какая-то зацепка, хоть какая-то опора.
… Ноги едва не теряют эту самую опору, когда Тсуна резко останавливается, проворно прячась за дерево – далеко впереди, там, где садовая дорожка сворачивает в сторону маленькой часовенки, он замечает знакомую фигуру в небрежно накинутом на плечи кителе.
Он привычно выдыхает – повезло, не заметил или не обратил внимания, - и тут же замирает, захваченный внезапным прозрением.
Это очень странная мысль, но принесённое ей облегчение похоже на глоток воздуха после долгого удушья.
Страх – чем не основа?
Страх перед Занзасом – как чистая родниковая вода. Холодит. Отрезвляет так. Мысли строятся по линейке.
Занзас – прямой в своих желаниях и мотивах, понятный он, и это успокаивает. Занзас не мог не заметить того, что происходит. Занзас, конечно, может и убить, но может выслушать. Занзас такой откровенный ублюдок, что не станет лгать в мелочах.
И Занзасу не может быть все равно.
Это очень странное решение, но оно не кажется неправильным. Тсуна машинально дергает край рукава, и медленно, как во сне, ступает вслед за приёмным сыном Девятого.
Возможно, из этого тупика действительно нет выхода, но Тсуна готов попытаться выйти через вход.
— Занзас, — лепечет отродье советника, и сразу становится очень трудно слушать дальше.
Сосунок не понимает намеков и не ценит широких жестов. Он притащился сам.
Вот он мнётся в дверях, вот спотыкается о скамейку, вот теребит манжет собственной, и так порядком измятой рубашки, знать не зная о том, какой адской какофонией шелест крахмальной ткани звучит по издёрганным нервам.
Он смеет обращаться по имени.
— Занзас, — голос как у мыши. Как у котёнка. — Нам нужно поговорить.
Обращаться. По имени.
Занзас чувствует, как предплечья сводит судорогой – так сильно сжаты кулаки. Впрочем, по лицу этого видно не будет.
Вот он стоит – взлохмаченный, запыхавшийся подросток с круглыми от ужаса глазами, троянская лошадка для Семьи, червивое семечко, из которого вырастает всеобщая погибель.
Он шевелит губами, будто тысячу раз проговаривая про себя каждый слог, прежде чем произнести его вслух.
Сопляк. Ёжится и втягивает голову в плечи, похоже, ежесекундно ожидая удара, но не убегает.
Вот оно что – боится до смерти, но не убегает. Это важно.
— Нам действительно… мне надо… послушай меня.
…и мучительно пытается выдавить из себя слова, когда челюсть ходит ходуном.
Страх отвратителен, но страх, который способен подчинить себе другой страх, слишком напоминает мужество.
Значит, поговорить.
Занзас старательно смотрит в сторону, поверх встрёпанной макушки малолетнего мусора – так легче – и медленно наклоняет голову в знак согласия.
Однажды его гнев возьмёт над ним верх – полностью и окончательно.
Но ещё не сегодня.
Решиться сказать – это легко, а вот собрать мысли воедино и выдать разом все волнения, подозрения и свои выводы – совершенно невозможно. Особенно, когда каждое движение Занзаса воспринимается как удар, несогласие и мысленный посыл как можно дальше.
Но неловкость тишины дается еще тяжелей, поэтому Тсуна, бессвязно и путано, но всё же говорит.
— Я… мне страшно.
Он говорит - про то, как по ночам лунный свет прижимает к постели, не давая вдохнуть. Про то, что можно услышать, если ходить босиком мимо плохо закрытых дверей. Про кирпичи бесполезных надежд, взваленных ему на плечи умирающим доном.
Про всякое. Остальное.
Скопившийся ужас идет горлом.
Тсуна сбивается, возвращается назад, с преувеличенным интересом смотрит на собственные кеды, будто они могут подсказать. Тсуна боится поднять взгляд и увидеть насмешку – конечно же она там есть – как не засмеяться над столь жалкими рассуждениями.
— Йемитсу сказал, что всё плохо, он сделает хорошо, как нужно, с моей помощью, - тараторит Тсуна, и даже злится, зубы сжимает от бессилия и невозможности подумать об этом человеке – как об отце. Это обидно, хоть плачь. А плакать нельзя. — Но хорошо не будет. Я знаю! Я видел…
У него темнеет в глазах и накатывает – то.
Тсуна делает шаг вперед.
- Я знаю, что моих способностей не хватит. Вот сейчас, кажется, я должен сказать что-то значительное, убедительное что-то, но у меня с этим плохо. Я просто… Я правда хочу, чтобы Семья процветала. Я должен о ней позаботиться, от этого многое зависит. Занзас, мне нужна твоя помощь в этом, — признание дается легко – так ведь правильно. — Я никому не могу её доверить.
Тсуна замолкает на минуту и удивленно мотает головой. Сказал. Вышло. И неважно, что грань просьбы и приказа получилась прозрачной и тонкой, будто вырезанной из рисовой бумаги.
Он открывает рот, чтобы произнести еще одно, самое главное, и пытается поймать взгляд варийского босса.
В полумраке его глаза горят углями, следят неотрывно.
Голос у Занзаса леденяще, неправильно спокойный
— Сделай еще шаг вперед, Савада, и за твою жизнь я уже не ручаюсь.
Это похоже на зуд, на жужжание мух. Мальчишка то бубнит себе под нос, то почти выкрикивает – отчаянно и невнятно. Выдержки едва достает на то, чтобы не свернуть ему шею, Занзас почти не осознает смысла сказанного.
А впрочем, смысл еще хуже звучания.
Жалобы, нытьё и огрызки тех мыслей, что и так не оставляют ни ночью ни днем.
Паршивый щенок, занявший чужое место, слабак, из-за которого обрушится то, что строилось годами – Занзасу совсем не хочется ощущать сочувствие.
Он следит за сыном Йемитсу боковым зрением, не упуская ни малейшего жеста – слишком хорошо помнится, какой страшный противник прячется за этой безобидностью.
Савада делает шаг.
Невыносимо трудно гасить рефлекс. Это вбито в подкорку – нападай при резком движении, сомни, сломай, минимум движений, максимум урона. Убей, надрываются инстинкты, убей, убей.
Занзас не чувствует пальцев – от напряжения немеют фаланги.
Круглое витражное окно над головой сложено из оттенков жёлтых и оранжевых стекол, потоки света, проходящие сквозь него, касаются волос Савады, превращая лохматое недоразумение в подобие сияющего золотом ореола.
Тот стоит неподвижно, с раскрытыми ладонями и распахнутыми настежь глазами, и в какой-то момент в нем не остается страха.
Его голос теряет дёрганые писклявые интонации. Он умиротворяет, успокаивает, струится.
— Из меня не выйдет босса, и поэтому я хочу…
Глаза останавливаются, взгляд твердеет, радужка наливается янтарем; меняется мимика, линии черт становятся чище, яснее, отрешённее даже.
Гипер-режим.
— Я прошу тебя взамен…
Занзас видит как шевелятся губы. Сознание не поспевает.
Савада моргает и наваждение развеивается.
— Подумаю, — бросает Занзас, не меняясь в лице, и прибавляет тихо, — теперь убирайся, быстро.
У него не возникает необходимости повторять дважды.
Тсуна находит отведенную ему комнату сам, на удивление не заблудившись.
Тсуна захлопывает дверь, поворачивает ключ – чётким, непривычным для самого себя движением, а после долго стоит, невидящим взглядом уставившись в стену.
Он чувствует себя опустошенным и легким. В голове ни единой мысли, ни единой тревоги.
Ничего.
Кажется, он что-то сделал.
Он падает на кровать и спит без снов. Совсем.
Едва за спиной сопляка затворяется тяжелая дверь, Занзас отпускает себя.
Это похоже на облегчение, но чаша ярости из тех, что никогда не пустеет. Трещит дерево, с грохотом разламывается пополам скамья.
Скрученный в тугую пружину гнев рвёт его изнутри.
Он останавливается, когда крушить почти нечего – усталость дает короткую передышку, хотя изнутри уже накатывает следующая волна.
Он понимает, что это только начало.